— Пойдёшь ходить, ну,
подойдешь к лавочке, просят купить: «Эрлаухт, эксцеленц, дурхлаухт». [«Ваше сиятельство, ваше превосходительство, ваша светлость».] Ну, уж как скажут: «Дурхлаухт», уж я и не могу: десяти талеров и нет.
Я
подошел к лавочке, где были ситцы и платки, и накупил всем нашим девушкам по платью, кому розовое, кому голубое, а старушкам по малиновому головному платку; и каждый раз, что я опускал руку в карман, чтобы заплатить деньги, — мой неразменный рубль все был на своем месте. Потом я купил для ключницыной дочки, которая должна была выйти замуж, две сердоликовые запонки и, признаться, сробел; но бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и мой рубль после этой покупки благополучно оказался в моем кармане.
Неточные совпадения
Заглянув случайно, одним глазом, в
лавочку, он увидел, что там, на стенных часах, уже десять минут восьмого. Надо было и торопиться, и в то же время сделать крюк:
подойти к дому в обход, с другой стороны…
У калитки деревянных строений, с правой стороны, против часового сидел на
лавочке надзиратель в мундире с галунами с записной книжкой.
К нему
подходили посетители и называли тех, кого желали видеть, и он записывал. Нехлюдов также
подошел к нему и назвал Катерину Маслову. Надзиратель с галунами записал.
«Иваны», являясь с награбленным имуществом, с огромными узлами, а иногда с возом разного скарба на отбитой у проезжего лошади, дожидались утра и тащили добычу в
лавочки Старой и Новой площади, открывавшиеся с рассветом. Ночью
к этим
лавочкам подойти было нельзя, так как они охранялись огромными цепными собаками. И целые возы пропадали бесследно в этих
лавочках, пристроенных
к стене, где имелись такие тайники, которых в темных подвалах и отыскать было нельзя.
Получив подаяние, она сошла с моста и
подошла к ярко освещенным окнам одного магазина. Тут она принялась считать свою добычу; я стоял в десяти шагах. Денег в руке ее было уже довольно; видно, что она с самого утра просила. Зажав их в руке, она перешла через улицу и вошла в мелочную
лавочку. Я тотчас же
подошел к дверям
лавочки, отворенным настежь, и смотрел: что она там будет делать?
Сказав это, Антон
подошел к печке и стал раздеваться. Слова его, казалось, однако, произвели на глухую старушонку не совсем обыкновенное действие; лицо ее как бы внезапно оживилось, глаза, которые держала она постоянно опущенными, быстро поднялись и окинули избу. Хозяин
подошел к ней и сел на
лавочку; лицо Архаровны выражало по-прежнему скорбь и уныние.
— Справится ли она, Максимыч? — молвила Аксинья Захаровна. — Мастерица-то мастерица, да прихварывает, силы у ней против прежнего вполовину нет. Как в последний раз гостила у нас, повозится-повозится у печи, да и приляжет на
лавочке. Скажешь: «Полно, кумушка, не утруждайся», — не слушается. Насчет стряпни с ней сладить никак невозможно: только приехала, и за стряпню, и хоть самой неможется, стряпка
к печи не смей
подходить.
Возвышенные и душу возвышающие слова царя-псалмопевца
подходили к душевному состоянию Дарьи Сергевны и заставили ее забыть на время заботы и попеченья о будущем житье-бытье. В благочестивом восторге страстно увлеклась она чтением псалтыря. Кончив вторую кафизму, принялась за третью, за четвертую и читала до позднего вечера, а наемная канонница храпела на всю моленную, прикорнув в тепле на
лавочке за печкой.
Особенно забавно было положение огромного, толстого штабс-капитана Ш., который, задыхаясь и добродушно улыбаясь, с волочащимися по земле ногами проехал на маленьком и тщедушном поручике О. Но становилось уже поздно, денщики вынесли нам, на всех шесть человек, три стакана чая, без блюдечек, и мы, окончив игру,
подошли к плетеным
лавочкам.